Зоосити - Страница 2

Я выуживаю кольцо миссис Лудицки из пластиковой чашки, в которой оно всю ночь отмокало, чтобы ушел ядовитый запах канализации. Я споласкиваю кольцо под краном, вода еле капает. Платиновое кольцо с созвездием сапфиров и узким серым ободком посередине почти совсем не пострадало — на нем лишь едва заметная царапина. Несмотря на активную помощь Ленивца, я потратила на поиски проклятого кольца целых три часа.

Едва дотронувшись до кольца, я почувствовала толчок — внутреннюю связь с владелицей. Я представляю себе эту связь как зыбкую нить, которая делается прочнее, стоит мне сосредоточиться. Ленивец давит мне на плечи; длинные когти впиваются в ключицу. Я кривлюсь от боли:

— Полегче, ты, тигр! — Наверное, с тигром было бы в какой-то мере проще… Как будто нам дано выбирать!

Бенуа уже оделся; Мангуст нетерпеливо нарезает восьмерки вокруг его ног. Я провожаю его до двери.

— Значит, до скорого? — спрашивает он.

— Может быть! — Неожиданно для себя я улыбаюсь.

Он нагибается поцеловать меня, и Ленивец с видом собственника замахивается на него лапой. Бенуа привычно уклоняется и ворчит:

— Не знаю, кто хуже — ты или твоя обезьяна!

— Конечно, я, — отвечаю я, запирая за ним дверь.

От почерневших стен на лестнице «Элизиум-Хайтс» до сих пор идет душок Отлива — он отдаленно напоминает запах горелой синтетической ткани, если ее по ошибке засунуть в микроволновку. Лестничный пролет обтянут желтой заградительной лентой, на которой болтается амулет против сокрытия улик. Как будто полицейские когда-нибудь сюда вернутся! Полиция наведывается в наше гетто Зоосити лишь в исключительных случаях, а о том, чтобы здесь провели настоящее следствие, никто даже и не мечтает. Спускаться вниз жителям нашего этажа и выше приходится по пожарной лестнице. Правда, так поступают не все. Вниз можно спуститься и быстрее. Я обладаю даром отыскивать не только потерянные вещи, но и удобные обходные пути.

Я захожу в квартиру номер шестьсот пятнадцать — она выгорела почти дотла, и жильцы съехали отсюда, — прыгаю в дыру в полу и оказываюсь в квартире пятьсот двадцать шесть. Наркоманы вынесли из нее все, что только можно продать за дозу. Ободрали линолеум, сняли все раковины и отрезали трубы.

Кстати, о дозе. На полу у двери пятьсот двадцать шестой валяется какой-то торчок — то ли в отключке, то ли совсем улетел. На груди у него, часто и неглубоко дыша, сидит грязный комок меха. Я перешагиваю через него и поскальзываюсь на осколке разбитой лампочки. В наши дни курили крэк, а те, кто совсем на мели, закидывались мандраксом.

На пятом этаже можно перейти в соседнюю башню, «Аурум-Плейс», и спуститься вниз, как нормальный человек, по нормальной лестнице… Точнее, не совсем нормальной. Толкнув дверь на лестницу, я оказываюсь в кромешном мраке и догадываюсь, где торчок добыл лампочку.

— Романтика! — бурчу я себе под нос.

Ленивец что-то хрюкает в ответ.

— Да-да, радуйся, но не забывай: если я споткнусь и грохнусь, ты грохнешься вместе со мной! — предупреждаю я, делая первые шаги в темноте.

Ленивец уверенно управляет мной, как мотоциклом, вцепившись мне в плечи когтями и нажимая в нужных местах: налево, направо, вниз, вниз, вниз… Через два пролета уже светло, там еще не успели выкрутить лампочки. Чует мое сердце, жить им осталось недолго. Скоро торчки доберутся и до них — через лампочки они вдыхают айс, или, по-нашему, тик. В трущобах народ изобретательный, новое применение находят всему — даже тому, что прибито и приварено.

Спустившись по полутемной, душной лестнице, где меня одолевает клаустрофобия, я с облегчением выхожу на улицу. Раннее утро, еще сравнительно тихо. Впереди пыхтит муниципальный уборочный грузовик; из него на бетон льется струйка воды. Уборщики замывают следы ночных правонарушений, ночных грехов, а заодно прогоняют с улиц и «ночных бабочек». Одно такое существо непонятного пола поспешно отскакивает на тротуар, чтобы ее не облили, едва не раздавив тщедушного Воробья, который скачет между тощими ногами, обутыми в босоножки на высоком каблуке.

Увидев меня, «ночная бабочка» поспешно обдергивает куцую джинсовую курточку, надетую прямо на голое тело. Грудь у существа имеется, правда, неясно, выросла она под действием гормонов или магии. Поравнявшись с «ночной бабочкой», я вижу вокруг нее паутину потерянных вещей. Стараюсь не концентрироваться, и все равно в сознание протискиваются неясные образы — проплывают размытые картинки: золотой портсигар, а может, визитница… полупустой пластмассовый коробок с коричневым порошком… красные с блестками туфли на шпильках… можно подумать, Дороти из страны Оз выросла, вернулась в наш мир и устроилась стриптизершей.

Ленивец немедленно оживляется. Я хлопаю его по лапе:

— Не твое дело, приятель!

Он слишком чувствителен. У моего дара — или проклятия, называйте как хотите, — есть побочное действие. Дело в том, что все когда-то что-то теряют. Когда я хожу по улицам, у меня возникает такое чувство, будто я в лабиринте перепутанных веревочек. Как в детской игре. Или нет… Как будто в сумасшедший дом привезли катушки ниток и поручили обитателям привязать ими все ко всему. У некоторых людей нити от потерянных вещей похожи на паутину — тонкие запутанные сетки, готовые в любой миг оборваться, а есть такие, которые словно тащат на себе стальные тросы. Когда ищешь чью-то потерю, главное, знать, за какую ниточку потянуть.

Что-то утраченное найти уже невозможно. Например, молодость. Или невинность. Или — вы уж простите, миссис Лудицки, — ценные вещи, если они попали в трущобы. Кольца отыскиваются без особого труда. Легко найти также потерянные ключи, любовные письма, любимые игрушки, фотографии и пропавшие завещания. Однажды я даже нашла потерянную комнату. И все же я предпочитаю легкие задания — мелкие ценности. С более важными находками сложнее. Из важного последней моей находкой (для себя, между прочим!) стала вредная привычка — наркомания. И посмотрите, чем все обернулось!